Столкновение районного масштаба

Райцентр Фатеж — городок совсем маленький. Здесь, на тупиковой улочке, существует от всех отдельно Василий Иванович Евсеенков, учитель литературы.

В незапамятные времена он жил, как все и со всеми, из тридцати шести трудовых лет семь — преподавал, шесть был директором школы, десять лет — председателем колхоза, еще семь — директором СПТУ. Почетные грамоты облисполкома, обкома партии, министерства. 12 лет был депутатом райсовета, членом райкома партии.

И вот его последние шесть лет: подследственный, подсудимый, опять подследственный, осужденный, снова подследственный, опять подсудимый… Все, эти шесть лет вызываемый на допросы, на очные ставки, подозреваемый, поднадзорный, он продолжал учительствовать.

Однажды неярким зимним днем почтальон доставил ему письмо — из Курска: «…Уголовное дело в отношении Вас производством прекращено за отсутствием состава преступлений».

Видимо, эти протокольные строки готовились в качестве подарка: было 31 декабря, уходил в вечность последний день 1986 года.

* * *

Евсеенков родился здесь же, в Курской области, в многодетной крестьянской семье. Лапти плел с шести лет — на спор, вслепую.

Предприимчивый хозяин, крестьянин по натуре. Евсеенкову доверили местный отстающий колхоз. Построили баню, пекарню. В избах появился первый в районе балонный газ. Гордостью колхозников стал собственный аэропорт. Потянулась и грунтовая дорога к райцентру. Но закончить ее Евсеенков не успел.

Его, как и других, допекали командами сверху. «Пересеять озимую пшеницу ячменем!» Все приказ выполнили, а он отказался. Получил выговор. (А потом эти «все» приезжали к нему за семенами). Стал добиваться введения в севооборот чистых паров (колхоз уже имел опыт). И в районе, и в области всем надоел. (А вскоре всюду писали о чистом паре).

Евсеенков стал неудобен.

Однажды, в поле, начальник райсельхозуправления Коробов протянул ему записку: «По этому адресу отправь флягу меда…» Фляга — 40 литров. Евсеенков написал резолюцию: «Выписать за наличный расчет». Коробов записку разорвал.

Бюро райкома партии объявило Евсеенкову строгий выговор — за животноводство, за молоко. Еще за неделю до бюро районная газета дала сводку выполнения плана продажи продукции животноводства. Колхоз значился в пятерке лучших.

Коробов же вместе с инструктором райкома партии возглавил президиум колхозного собрания. Колхозники, несмотря на давление, отказывались снимать председателя. Собрание, начавшееся в четыре часа, затянулось за полночь. Тогда встал Евсеенков: «Мне здесь не работать, вы же видите. Отпустите».

Взыскание ему после обжалования снизили. Перевели в Фатеж, директором СПТУ.

А Коробов потом оказался на скамье подсудимых.

* * *

Мы с Евсеенковым прогуливаемся по главной улице Фатежа. Вот завалился вдоль улицы грязно-зеленый забор. Оказывается, по этой улице проходила в 1980 году трасса олимпийского огня. Не только Москва, но и Фатеж готовился к Олимпиаде. Там, где вдоль дороги стояли разрушенные сараи и ветхие домишки, там и поставили перед ними высокий ярко-зеленый забор. Кавалькада с факелом промчалась, Олимпиада отгремела, и вот валяется он уже семь лет, потемневший от времени, открывая вид на развалюхи. А вот средняя школа. Водосточную трубу тоже, видимо, давно оборвали дети. Дождевая вода, стекая, хлещет по кирпичной стене, угол школы почернел. Евсеенков вздыхает:

— Скоро нужен ремонт. И мы еще хотим быть богатыми.

Став директором училища, Евсеенков характер не изменил.

Училище тоже на бывшей олимпийской трассе. Евсеенкову велено было оштукатурить фасад под шубу. Для вида с трассы. Он отказался «уродовать» здание: дом старинный, со сложной кладкой. Если оштукатуривать, то все. «Будем вас заслушивать за срыв подготовки к Олимпиаде»,— сказали ему. Вмешался архитектор из области: «Директор прав».

И опять последняя капля — поборы.

— Иногда райком обращался ко мне: тут у нас гости работают, накормите. Ну, у нас кто-то в поле, на других занятиях, обеды остаются, не отказывали. Потом стали в меню водку вписывать.

Евсеенков сохранил накладную: обед — на «31 руб. 81 копейку». Больше половины стоимости — водка. Тут же стоит резолюция Евсеенкова: «За водку не оплачивать».

— Стали обманывать меня, вместо одной водки пишут десять лангетов. Но у нас главбух Локтионова Вера Ивановна очень принципиальная была, жестче меня. Мы это пресекли.

В училище зачастили проверяющие, в том числе и из райкома партии. Одновременно в райком пришло два письма.

Одно — анонимное. «Как не стыдно коммунисту Евсеенкову, это хапуга, самовлюбленный хам. За народные деньги построил себе особняк, за счет училища положил на сберкнижку 23 тыс. рублей, и теперь жалко расставаться с таким кладом, откуда кормился столько лет… Его любовница — главбух, которая делила с ним и кровать, и ворованные деньги.

Работники СПТУ».

Другое письмо подписано подавляющим большинством работников училища (36 подписей), адресовано первому секретарю райкома партии. «Уважаемый тов. Пронский. В последнее время в училище появился целый ряд проверок, комиссии. Чувствовался «особый настрой», стремление найти только отрицательное. Работа у нас проводится, коллектив дружный, и основная заслуга в этом нашего директора. Коллектив его уважает. Убедительно просим Вас вдуматься в это письмо. Вы ведь решаете судьбу человека, коллектива в целом. Просим проявить истинно партийное отношение к человеку, к делу…»

Поперек письма, по живым, просительным строкам первый секретарь вывел крупно красным карандашом: «Кто собирал подписи? А. Пронский».

А анонимка пошла в ход. По ней провели ревизию и затем возбудили уголовное дело.

Евсеенков стал рядовым преподавателем. Больше других проверяющих старался инструктор райкома партии В. Емельянов. Он и возглавил училище. Видимо, он был сговорчивее Евсеенкова: вскоре его судили, «совершил хищение государственного имущества путем присвоения» (из постановления суда).

Колхозная эпопея и училищная — близнецы. И взыскание Евсеенкову после обжалования снова меняют: вместо «строгача с занесением» — «указать».

Но «делу» уже дали ход.

В. Локтионова: «Ревизию проводили Кусков, от которого училище с трудом избавилось несколько лет назад, Лукьянчиков и Изотов. Во время ревизии пропадали документы. Ни меня, ни Евсеенкова ни разу не пригласили. Вызвали только акт подписать. Прошу: «Дайте хоть прочитать».— «А вы что, не знаете, что у вас тут творилось?» А Емельянов, новый директор: «Уходите, я с вами работать не буду».— «Почему?» — «Я с жуликами работать не хочу»… А нового бухгалтера после меня через год судили, еще раньше, чем Емельянова».

Евсеенкову предъявляли обвинение в хищении пшеницы и ячменя, незаконном обмене одной училищной машины на другую. Дело тянули, срок следствия продлевали. А когда все развалилось, дело прекратили, но чтобы не срамиться — по ст. 6 УПК РСФСР. Не статья, а палочка-выручалочка: «изменение обстановки». То есть Евсеенков — преступник, но общественную опасность потерял. Сколько об этом писано-переписано: работники прокуратуры сами себя так удачно спасают. Но тут, надо же, Евсеенков решительно воспротивился. Виноват — судите, нет — прекращайте «за отсутствием состава преступления». Дело возвращают на доследование другому следователю. Вновь прекращают по ст. 6. Евсеенков вновь не согласен. Он борется за личную честь, но и у тех, опытных юристов, своя честь — мундира. Дело вели четыре следователя, причем один только Стародубцев прекращал дело трижды.

Минуло четыре года борьбы, когда за него взялся новый следователь А. Булгаков. Так и хочется сказать Толя Булгаков. Юноша с большими красивыми глазами, выглядит мальчиком. 26 лет, недавно закончил Харьковский юридический.

К этому времени Евсеенков уже стал инвалидом — сердце.

* * *

Новый следователь запретил выписывать Евсеенкову больничные листы.

Л. Гнездилова, участковая медсестра, ударник коммунистического труда: «Врача, который лечил Евсеенкова, несколько раз вызывали в прокуратуру. Булгаков и сам приходил историю болезни проверять. Смотрю — ребенок. А Василия Ивановича жалко было, я ему сказала: не ходите сейчас, врачи боятся, а лекарства я сама дам».

В истории болезни сохранились следы. Вот резолюция главного врача поликлиники: «б/л по состоянию здоровья выдан необоснованно». Евсеенков поехал в Курск, там врачи подтвердили: состояние здоровья внушает опасение.

Евсеенков: «У меня нагрузка в училище небольшая, но расписание составили так, чтобы я был занят каждый день, хотя бы по часу-два. Чтобы в Москву не съездил… Я отправил телеграмму в ЦК КПСС, и через несколько минут к воротам подъехала милицейская машина».

— У вас что, в Москве родственники? — спросил как-то Булгаков простодушно, и Евсеенков понял, что и междугородные телефонные разговоры его тоже известны.

Я все думаю, как сумели в глухом крошечном городке освоить все способы оцепления? Это же целая наука.

«Дело», однако, не двигалось. Булгаков изыскивал новые обвинения. Евсеенкову привозили домой ворованную картошку. Не подтвердилось. Использовал учеников при строительстве личного дома. Опять мимо. Наконец, Евсеенков еще в колхозе задавил насмерть ребенка. Проверили — ерунда.

А. Исаев, бывший руководитель оркестра в училище: «Следователь меня на очную ставку с Евсеенковым пригласил. Говорил ему, если не признаешь эту статью, другую найду».

— Разговаривал на «ты»?

— Да, на «ты».

Евсеенков: «От настроения зависело. Иногда на «ты», но примирительно: «Слушай, давай по-хорошему».

А. Исаев: «Булгаков все никак не давал ему познакомиться с какими-то бумагами (очередное постановление об отмене постановления о прекращении уголовного дела.— Авт.). Тогда Василий Иванович вышел и вернулся с районным прокурором. Тот пожал плечами и так недружелюбно: «Ну что тут у вас? Ну дай ты ему, раз просит». И ушел. Булгаков двумя руками бумаги держит: «Читай, на, в моих руках». «Но мне нужно выписать»,— и попросил лист бумаги. Булгаков на окно кивнул: «Вон — киоск, видишь?» Василий Иванович побрел, купил школьную тетрадь».

Колхозники, узнавшие о беде своего председателя, написали письмо: «Мы твердо верим, что это чья-то ошибка. За все 13 лет жизни в Шуклино он не допустил ни одного нечестного или несправедливого поступка. Его самого никто ни разу не видел нетрезвым, не в деле. Очень просим внимательно разобраться в его судьбе, он для нас дорогой человек». Подписей — несколько страниц.

…Побывал я в колхозе.

Баня на ремонте, аэропорт давно закрыт, дорога еще не достроена. Ее прозвали «Евсеенковской».

* * *

Во имя чего, ради чего все делалось? Во имя чего беззаконие плодило беззаконие?

Уже новому районному прокурору — Митяеву поступило распоряжение от первого заместителя прокурора области В. Брежнева: «Предлагаю вам лично совместно со следователем т. Булгаковым тщательно изучить это дело… В ходе дополнительного следствия следует предъявить обвинение Евсеенкову В. И. О результатах дополнительного следствия и направлении дела в суд (выделено мною. — Авт.) прошу сообщить в облпрокуратуру к 1 марта 1985 года». Директива, приказ, никаких там «в случае, если факты подтвердятся…» В суд! Булгаков хоть и с опозданием (трудности-то немыслимые), но дело до конца довел и 21 мая 1985 года лично, минуя райпрокурора, письменно рапортует — кому бы вы думали? — первому секретарю райкома партии Пронскому: «Закончил расследование». В письме младший юрист Булгаков просит «решить вопрос о пребывании Евсеенкова в рядах КПСС».

На жалобу Василия Ивановича ответил начальник следственного отдела обл. прокуратуры Н. Шашков: «Следствие по делу проведено объективно. Оснований для отвода следователя Булгакова не имелось».

Районный суд под председательством Н. Бушнева вынес приговор: три года лишения свободы условно с испытательным сроком на два года. И областной суд, и Верховный суд РСФСР с приговором согласились.

И против Веры Ивановны Локтионовой в конце концов возбудили уголовное дело. Еще во время первого следствия с мая по ноябрь 1981 года Веру Ивановну Локтионову вызывали на допросы чуть ли не через день. Анонимки теперь писались уже на дом, мужу. По ночам будил телефон, опять намеки, угрозы. Девятилетняя Лена просила: «Мама, уходи с работы. Сегодня какая-то тетя в школу пришла, спрашивала, сколько у нас дома ковров. Сказала, и директора посадят, и тебя». Анатолия, мужа, водителя междугородного автобуса «Фатеж — Курск», начали беспрерывно проверять контролеры.

С Верой Ивановной в кабинете случился приступ.

— Плачешь — значит, виновата,— сказал Булгаков.

Наложили арест на ее сберкнижку (вместо «наворованных» с Евсеенковым 23 тысяч там оказалось 75 рублей), описали мебель в доме (вместо кучи ковров — шифоньер да диван).

Поскольку главбух Локтионова слыла человеком принципиальным, ее уже второй срок избирали народным заседателем. Так и шло параллельно — месяцы, годы: районные прокуроры предъявляли ей обвинения в воровстве, махинациях, и одновременно вместе с ними (и с Изотовым, и потом с Митяевым) в одних и тех же заседаниях она рассматривала дела о воровстве и махинациях. С одной стороны — тяжелые обвинения, давление с другой — почетные грамоты. «…Награждается Локтионова Вера Ивановна, народный заседатель Фатежского народного суда, за активное участие по отправлению правосудия и ведение профилактической работы. Фатежский РК КПСС. Райисполком». На обложке крупно: «Победителю социалистического соревнования».

Дело прекратили в связи с амнистией по случаю 40-летия Победы. Повод вполне достойный.

* * *

В райкоме партии не знали о том, что уголовное дело в отношении Евсеенкова прекращено еще полтора месяца назад: прокуратура на сей раз не сообщила.

— Надо же, значит, опять выкрутился? — председатель партийной комиссии при РК КПСС А. Харченков возмущен до глубины души. Показывает персональное дело Евсеенкова, объясняет, где «первый» лично давал указания, а когда тот ослабил бдительность, уже он, Харченков, давал делу новый ход.

— Вывернулся!.. Но я все равно это дело до конца доведу.

Сколько же юристов — от районных до столичных — шесть лет занимались делом Евсеенкова, чтобы наконец, убедиться: невиновен. А вот сидит напротив человек…

— Вы кто же по образованию?

— Колхозный агроном.

В упор глядя на меня, он сказал вдруг: «А у нас уже и на вас есть жалобы. Да-да. В колхозе были? Вот так. И встречались там не с теми людьми. И здесь, в Фатеже, знаем, где вы бывали и с кем, и о чем говорили. Со сторонниками Евсеенкова. И у него дома были».

О слежке сказано было прямо, без смущения, с позиции сильного человека.

— Ладно, жалобу на вас пока писать не будем. Это смотря какая статья появится в газете.

Не выдержали-таки местные товарищи. Я еще был в Фатеже, Курске, а в редакцию уже пришла анонимка: «Возмущены панибратством Поляновского с жуликом Евсеенковым, требуем вмешательства. Коллектив училища». Тут же в два адреса — председателю КПК при ЦК КПСС и главному редактору «Известий» пришло уже официальное письмо, подписанное Харченковым и Михайловской, зав. общим отделом: надо «со всей строгостью… спросить с тех, кто пытается выгораживать жуликов».

Газета опубликовала это письмо с комментарием «Опровержение неопубликованного и даже ненаписанного» («Известия», № 83 за 1987 год).

После публикации и Харченков, и Михайловская были освобождены от занимаемых должностей. Действенность газеты? Но в редакцию никто даже не сообщил о принятых мерах. Оба — пенсионного возраста.

* * *

Итак: «за отсутствием состава преступлений». Победил-таки Евсеенков. Потерял и должность, и здоровье. Инвалид.

А они как, те, кого он победил?

Первый заместитель областного прокурора В. Брежнев, который, помните, приказывал «предъявить обвинение» Евсеенкову, он стал теперь областным прокурором — в Средней Азии.

Районного прокурора В. Изотова перевели из Фатежа в областной центр. Было под его крылом тридцать с небольшим тысяч сельских жителей, теперь — крупнейший район в Курске — около 130 тысяч.

А юный следователь А. Булгаков стал районным прокурором.

Мысль — тяжелая, как чугунная плита, но неизбежная: они, эти работники, такие работники, видимо, кому-то очень нужны, даже если от них прибавляется иногда хлопот. Тот же возвысившийся Изотов поработал совсем немного, и вот уже против него возбудили уголовное дело, которое областная прокуратура нигде не зарегистрировала. Дело хоть и прекратили, но с новой должности Изотова пришлось убрать.

Эти люди живут, процветают, у них оказались глубокие корни. В последнее время, менее чем за год, о неправильной кадровой политике в Курской областной прокуратуре, о грубых нарушениях законности, царящих здесь, выступали и «Правда», и «Советская Россия», и «Известия». Прокуратура РСФСР направляла сюда комиссии, затем заседала коллегия. За год областной прокурор А. Рощин получил четыре строгих выговора!

И что же? А ничего. Вместо «свежего ветра перемен» — короткий легкий сквозняк. В областную прокуратуру пришел новый заместитель Ф. Толкачев. К нему еще ничего здешнего не пристало. Областной прокурор был в отпуске, и Толкачев в его отсутствие в числе прочих мер решил снять с работы начальника следственного отдела областной прокуратуры Н. Шашкова.

Через несколько дней вернулся из отпуска областной прокурор — Шашкова восстановили.

Я думаю теперь: что же такое гласность? Говорить обо всем, но без толку? Но тогда Булгаковы будут еще больше крепнуть, дубеть. И, наоборот, при нынешней, сохраняющейся системе ценностей, гласность, эти вот строки, в частности, могут повредить Толкачеву.

Я не знаю случая, когда бы прокуратура публично, прилюдно, гласно извинилась перед пострадавшим, что принято в обыденности всюду и везде. И тут с помощью Толкачева я решил это дело восполнить. В Фатеж отправилась зам. нач. следственного отдела облпрокуратуры В. Цыбина. «Может, не надо вывешивать объявление о собрании,— просил районный прокурор Митяев,— ой, боюсь, там шум начнется». Мы с Цыбиной шли в училище вместе, Митяев сзади, отставал и все просил: «А может, мне не идти?»

Скороговоркой извинившись за столь длительное следствие, Цыбина подробно рассказывала залу, что Евсеенкову вменялись «хищения на 25 тысяч рублей, но акты не сохранились» и доказать это не удалось. Однако у директора училища были нарушения финансовой дисциплины, это безусловно…

Никто ничего не понял. Евсеенков спросил: «Вы скажите: виноват я или не виноват?» — «Это определяет суд…» — «Так все же виноват или нет?» — «Состав преступления отсутствует…» — «Виноват или не виноват?» — «Вы реабилитированы…» — «Был виноват или нет?» — «Ну, если хотите — невиновен».

Зря Митяев боялся, зря. Зал сидел смирно.

Только недавно сняли арест с денег в сберкассе (несколько сот рублей). До сих пор Евсеенков состоит под надзором милиции, т. е. проходит двухгодовой «испытательный срок». У старшего инспектора милиции В. Полеваева хранится в сейфе «дело» Евсеенкова, со всеми особыми приметами условно осужденного. Полеваев объяснил, что если Евсеенков совершит, скажем, два административных нарушения (выедет, например, за пределы Фатежа), три года условных станут реальными. Милиция даже не знает, ей никто не спешит сообщить, что Евсеенкова надо было снять с учета как преступника еще более года назад (!), когда постановление Фатежского районного суда было отменено.

Ну и, конечно, взысканные по суду деньги за «ворованное» зерно — более 400 рублей никто не спешит возвращать.

В партии не восстановили.

Врачей поликлиники по-прежнему проверяют.

И сейчас на людном месте стараются с ним не говорить.

* * *

Жизнь подходит к концу, скоро — пенсия. И ничего в этой жизни не удалось довести до конца.

— Я уеду отсюда. Наверное, уеду.

И все останется, и ни один зеленый лист не встрепенется. Тем и кончится маленькая, районного масштаба, история, вполне даже заурядная, в которой не пролилось ни капли крови и никто не был лишен свободы ни на день.

И все так же будут стекать дожди по оборванной водосточной трубе. И забор, старый прием князя Потемкина, все так же будет догнивать на земле, оголяя ветхие сараи.

Фатеж

1987 г.

Эдвин Поляновский

My Items

У изголовья (1997)

Столкновение районного масштаба (1987)

В сквере у театра (1982)